Канат Омар
Тарабарская грамота
Книга долго пыталась выкуклиться, потренькивала в сухой коробчонке, потрескивала в телеграфных проводах, дребезжала на сквозняках, носилась причудливыми слухами: ночь дулась в окна, и колотилась морось – вестники Ингерманландии, пока наконец не ворвалась в белесый куб морозного дня тарабарской грамотой салатной симфонии.
Что же представляет собой это весеннее помешательство летящих по ветру разрозненных листов, по чугунной необходимости прозванное ТРУДЫ?
Прежде всего, это объект визуального искусства. Графические работы, многообразие манеры и техники исполнения которых ошеломляет (каракули детской геральдики – люмьеровские змееборцы; когтистые ангелы, кропящие мухоморы да кактусы флуоресцирующего леса; африкано-азийские лучники межпланетной охоты; матовые клинки акул), усеивают альбом или, вернее, Книгу, перемежая тексты пораженных сколиозом посланий и призывов ("Живописец! Борись за повышение творческой продуктивности. Коллегия Д.П."), преображенных клоунадой писем ("Создание Вселенной завершено. Ст. Бухгалтер. 19 НОЯ 1987") и близоруких от еженощного лицезрения дымчатого чуда песен. Некоторая сухость внутренней конструкции Книги оправдывается ее бессознательным предназначением – надгробной доски, тоскливого эха.
Вот мы и добрались до самого главного.
Автор, чье имя устанавливает отцовство, Вадим Евгеньевич Овчинников, в 1973 году отправившийся из Павлодара в бесконечное путешествие, на пути которого станцией ожидания на долгие годы стал Ленинград (позже андерсоновски обращенный в Санкт-Петербург), в 1996 внезапно ушел из поля зрения, навеки утратив обличие, доступное земным договоренностям восприятия и мареву беззаконных длительностей.
Книга, таким образом, набрана из довольно случайного осыпающегося реквизита окончившего гастроли и съехавшего в неизвестном направлении театра. Заслуга, коли уместно это определение, в том Игоря Рятова, художника, вслед за Вадимом Евгеньевичем сменившего сухой и солнечный зал ожидания на продуваемый балтийскими ветрами. Упомянем корпус бесценных текстов, предоставленный составителю Владиславом Гуцевичем, давним соратником Вадима Овчинникова, и чувство меры петербургского поэта Николая Кононова, чьим редакторским усилиям Книга обязана своим нынешним обликом. Вступительная статья, как и в случае с некоторыми выставками на Пушкинской, 10, написана Игорем Хадиковым, дервишем художественной Атлантиды 90-х на сумрачных берегах, чьих веселых и легкомысленных жителей все труднее различить за кругами на песке и пифагоровой мишурой.
Рассуждений о значимости составляющих Книгу дребезгов сверкающего взрыва, смятения того, кто сейчас, быть может, посмеивается, наблюдая за нашими судорожными посяганиями, понятно, избегнуть хотелось бы. Избегнем.
Зал ожидания колеблет хаос дорожной неразберихи, гриппозной сутолоки, остервенелой борьбы за бурой глины изделие со склизкой капустой во рту. Стеклянный купол умозрительного вокзала заходится в истерике ошалелых лучей и скрипичных завываний. На скамье, рядом с чадящей урной, коснеет блеклая жилица с тайнописью по исподу салатных крыльев. Сдует ли её в уличное месиво, шмякнет ли по ней дородная лапа homo civis, коснутся ли суматошные языки общественно значимого пламени? Как знать.
Позволим себе лишь эхо фразы, пытающейся удержать ощущение музыкальной коды, оставляемое Книгой: "...и лолитино притактывание язычком в такт Дюймовочке и хору кузнечиков".
Канат OМАР
Иртыш-Times, № 30, 1999