Трофименков М.
Лица Вадима Овчинникова
Вадим Овчинников выделялся среди собравшихся «новых художников» угрюмой серьезностью, обыденностью костюма и располагающей основательностью. Именно поэтому некий зритель, утомленный террористическими репликами Сергея Бугаева и Советами Олега Котельникова «не умничать», обратился к Вадиму с отчаянной просьбой растолковать развешанную по стенам живопись. Вадим говорил долго, с паузами, осторожно подбирая и взвешивая слова. Говорил о равновесии красочных пятен, о символике цвета, о выверенной композиции. Зала слушал, затаив дыхание. Вадим выстроил последнюю фразу, подумал и, не
Меняя интонации, прибавил: «Или наоборот».
«Или наоборот»- закон его искусства. Что ни год-новое лицо, уход в область иной выразительности. Повороты непредсказуемы и с трудом поддаются осмыслению.
«Можно ли назвать его хамелеоном, - спрашивает французская журналистка. Не знаю, в слове «хамелеон» есть что-то обидное, но одно отмечено верно: искусство В. Овчинникова относится к области скорее природной, чем чисто культурной. Велико искушение увидеть здесь конспект неких органических процессов, малодоступных нашему пониманию.
Джотто повезло. Его родная деревня Веспиньяно находилась всего в 14 милях от Флоренции, и у Чимабуэ нашлись там дела. Он заметил рисующего на скале мальчика, «остановился, полный удивления, и спросил его не хочет ли он пойти к нему» (Вазари).Овчинников мог бы изрисовать все камни в окрестностях Павлодара , но так и не дождаться визита. Зато некая радиостанция транслировала «Битлз», и их музыка стала для Вадима, как и для многих его ровесников, откровением. Произошло маленькое чудо: в павлодарской глуши он взялся за кисть, возможно из чувства самоутверждения. Предполагаю, что первые его опыты относились к разряду «Хиппистской живописи» - живописи мальчиков из средних классов, смутно прозревших иной, более свободный мир. Живописи, продиктованной самыми лучшими чувствами, искренней, но отчаянно литературной и безбожно несамостоятельной. Портрет молодого человека со скрипкой, какой-то футуристический натюрморт с клеткой и ботинком. Проезжие выпускники Мухинского училища посоветовали учиться, если не во Флоренции, то в Ленинграде.
Быт художников «андеграунда» известен. Не буду поливать слезы по поводу того, как Вадим Овчинников с 1972 года работал сторожем и т.п.. а попробую добавить к социальной «чернухе» «чернухи» экзистенциальной. Наше знакомство состоялось, когда он жил на Ржевке, для ленинградца - на краю света. Трамвай тащился от последней станции метро к своей конечной остановке, и там, уже за деревенским деревянным мостиком, уже за железнодорожными путями стоял хрущевской постройки дом. Дом, где двери открывались сами собой, и каждые десять минут я вздрагивал, явно ощущая появление третьего собеседника. Дом, населенный безумными старухами. Помешанные на идее тишины, они не замечали грохота поездов, но неустанно сражались с детьми и голубями. Из земли между шпалами само собой вырывалось пламя, почва под ногами не ощущалась твердью Вадим поднял с земли двухкопеечную монету1840 года, провел рукой по горлу: «Мне эти места уже вот где». Смурные, нехорошие места. В конце концов Вадим оттуда сбежал и уже больше года занимается тем, чем и должен заниматься: преподает в детской изостудии в самом центре города и пишет картины.
В «независимом искусстве» есть свои аутсайдеры, есть сторонники нормативных систем, есть и коммерческая практика, обеспечивающая безбедное существование. Вадим оказался способным учеником. Работы его стали похожи на чертежи из учебника геометрии. Интуитивность отступила на задний план. Вадим мог, по его собственному свидетельству, сварганить добротную аналитическую абстракцию за три дня. Появились покупатели. Фигуративной живописью в середине 70-х годов он также занимался. Есть вполне реалистические работы, есть напоминающие Бальтюса, есть - Шагала. Но прочное положение мог гарантировать только абстракционизм. Тут -то и проявился таинственный характер Вадима.
Он плюнул на все и разучился рисовать. А из практики 1976-79 годов вынес для себя суровый урок: когда начинаешь картину, ты не должен знать как ее закончишь.
Художник уверяет, что это поездка в Крым обратила его к лирической, мягкой живописи - степным и городским пейзажам. Он не только вернул своему искусству жизнь, но и перенял экспрессивную, свободную манеру, оказавшись, таким образом, на «переднем крае» ленинградского искусства вместе с еще не знакомыми ему Борисом Кошелоховым и Тимуром Новиковым. (Отказ от литературности, мистифицированной традиции и гладкого письма - обычный путь тех, кто составляет сейчас младший авангард. «Дичайший из диких» Олег Котельников начинал с аккуратных полусюрреалистических работок. Митек Виктор Тихомиров пытался соперничать с Дали в умении выписывать все до волоска.
Живопись после 1979 года – преимущественно живопись настроения. Темно-синяя крымская ночь, эффекты света, не борющегося, а мирно уживающегося с непроницаемым мраком. Физическое ощущение края, конца обжитого человеком пространства, пустоты, притаившейся за последними городскими кварталами. Кажется так - потому что переход к новому этапу всегда носит у Вадима радикальный характер. Старые картины он переписывает, сбивая искусствоведов со следа. Если не отобрать у него работу, она обречена на бесконечные метаморфозы.
Очередной виток биографии естественно нелогичен. Солидный художник оказывается среди оголтелого подполья - Тимур Новиков телефонным звонком приглашает его присоединиться к группе «новых». Повод: коллаж «Мы»- механическое сочленение тысяч фотографий, осененных пролетающим спутником. На полотнах Вадима появились странные существа, мучительно преодолевающие сопротивление пространства. Они суетятся у зенитных орудий, спускаются на парашютах, погибают при взрыве космического корабля. Овчинников превратился в синтетического художника, утвердился в статусе городского шамана.
«Знаешь, - говорит он, - приехал шаман в Ленинград, спустился в метро и остановил эскалатор». «Нет, не остановил, - вмешивается восточный колдун Баби Бадалов, - не остановил, потому что эскалатор другой шаман крутил, посильнее». Меняя тему разговора Вадим начинает играть га народном инструменте или предлагает расписаться в рисованной книге-объекте, для описания которого я до сих пор не в состоянии не то что подобрать искусствоведческого ключа, но и найти человеческие слова. Подозреваю, что приходившие мне по почте безумные письма с самодельными марками также связаны с многогранной художественной практикой Вадима.
Вот на длинные шнуры он нанизывает предметы, изуродованные, утратившие смысл и форму, объединенные чисто механически, и называет эти коллекции монстров «Чукотскими поэмами». Постепенно выявляется внутренняя драматургия аккумуляции, рассчитанной не только на взгляд, но и на прикосновение, на извлечение из объектов звуков, на приведение их в движение скрытыми магнитами. В живописи появился загадочный косой крест-то вышивка на куртке гитариста, то дорожный знак. Затем крест стал равноправным с фигуративными элементами картины. Затем вытеснил «самураев». «окраины» и «самолеты вертикального взлета» и гордо воцарился как единственный и главный персонаж. Исчезла не только заданность в отношении холста, исчезла и элементарная логика. Картина сама писала себя, используя художника как медиума. Алфавит, состоящий из запятых, крестиков и флажков, напоминал новый язык, создававшийся Хлебниковым и Хармсом за гранью силлабо-тонической системы стихосложения.
Но как только новый эффект стабилизировался, В. Овчинникову захотелось поразмышлять над популярными сюжетами татуировок «Что нас губит» (в соответствующей манере). Или попробовать свести цветовую гамму картины к одному цвету, сквозь который будут едва мерцать отблески других цветов. Только что в его «чукотские пространства» вползли «атмосферные явления»- иллюзионистские облака салонных символистов самого низкого пошиба. Вадим - образцовый художник постмодернизма, которому все нравится, сообщает посетителям мастерской о зарождении у него глубокой симпатии к искусству социалистического реализма.
Михаил Трофименков
Журнал Декоративное искусство №3 1989